Неточные совпадения
Несмотря на то, что княгиня поцеловала руку
бабушки, беспрестанно называла ее ma bonne tante, [моя добрая тетушка (фр.).] я заметил, что
бабушка была ею недовольна: она как-то особенно поднимала брови, слушая ее рассказ о том, почему князь Михайло никак не мог сам приехать поздравить
бабушку, несмотря на сильнейшее
желание; и, отвечая по-русски на французскую речь княгини, она сказала, особенно растягивая свои слова...
Ей ни до кого и ни до чего не было дела. Она отпустила Наталью Ивановну домой, сидела у себя запершись, обедала с
бабушкой, поникала головой, когда та обращала на нее пристальный взгляд или заговаривала ласково и нежно. Она делалась еще угрюмее и спешила исполнять, покорнее Пашутки, каждое
желание Татьяны Марковны, выраженное словом или взглядом.
— Я никого не боюсь, — сказала она тихо, — и
бабушка знает это и уважает мою свободу. Последуйте и вы ее примеру… Вот мое
желание! Только это я и хотела сказать.
До света он сидел там, как на угольях, — не от страсти, страсть как в воду канула. И какая страсть устояла бы перед таким «препятствием»? Нет, он сгорал неодолимым
желанием взглянуть Вере в лицо, новой Вере, и хоть взглядом презрения заплатить этой «самке» за ее позор, за оскорбление, нанесенное ему,
бабушке, всему дому, «целому обществу, наконец человеку, женщине!».
И все-таки имя божие она произносила не так часто, как дед. Бабушкин бог был понятен мне и не страшен, но пред ним нельзя было лгать — стыдно. Он вызывал у меня только непобедимый стыд, и я никогда не лгал
бабушке. Было просто невозможно скрыть что-либо от этого доброго бога, и, кажется, даже не возникало
желания скрывать.
Мне не нравилось, что она зажимает рот, я убежал от нее, залез на крышу дома и долго сидел там за трубой. Да, мне очень хотелось озорничать, говорить всем злые слова, и было трудно побороть это
желание, а пришлось побороть: однажды я намазал стулья будущего вотчима и новой
бабушки вишневым клеем, оба они прилипли; это было очень смешно, но когда дед отколотил меня, на чердак ко мне пришла мать, привлекла меня к себе, крепко сжала коленями и сказала...
Прежде горячее всех желала этого
бабушка; но в настоящую минуту она так опустилась, что уже не было у нее горячих
желаний.
Она с большим чувством и нежностью вспоминала о покойной
бабушке и говорила моему отцу: «Ты можешь утешаться тем, что был всегда к матери самым почтительным сыном, никогда не огорчал ее и всегда свято исполнял все ее
желания.
С этой определенной целью он удвоил свои заискиванья к
бабушке и тетке Прасковьи Ивановны и добился до того, что они в нем, как говорится, души не чаяли; да и за молодой девушкой начал так искусно ухаживать, что она его полюбила, разумеется как человека, который потакал всем ее словам, исполнял
желания и вообще баловал ее.
Рассказав
бабушке со всей откровенностью, как ей стали известны затруднения Марьи Николаевны, девушка в трагической простоте изобразила состояние своей души, которая тотчас же вся как огнем прониклась одним
желанием сделать так, чтобы богослов не мог и думать на ней жениться. За этим решением последовало обдумывание плана, как это выполнить. Что могла измыслить простая, неопытная девушка? Она слыхала, что нельзя жениться на куме, и ей сейчас же пришло в голову: зачем она не кума своему возлюбленному?
Бабушка никогда и никому не говорила о сделанном ей графом предложении, а графу, кажется, не могло прийти
желания об этом рассказывать, но тем не менее Ольга Федотовна все это знала, и когда я ее спрашивала: откуда ей были известны такие тайности? она обыкновенно только сердилась и раз даже пригрозила мне, что если я еще буду ей этим докучать, то она мне больше ничего не скажет.
Бабушка, разумеется, тоже была на этих собраниях с дочерью и с Ольгою Федотовной, которая находилась в гардеробных комнатах. Результатом первого же из этих съездов было то, что княгиня совсем против
желания попала в очень большой круг знакомств, имевших то необыкновенное начало, что здесь не родители знакомили детей, а дети сводили и сближали своих родителей.
Эту единственную свою дочь
бабушка, в угождение императрице, но против своего
желания, должна была записать в институт, и это было для нее первым толчком горя в ее двери.
Я — не плакал, только — помню — точно ледяным ветром охватило меня. Ночью, сидя на дворе, на поленнице дров, я почувствовал настойчивое
желание рассказать кому-нибудь о
бабушке, о том, какая она была сердечно-умная, мать всем людям. Долго носил я в душе это тяжелое
желание, но рассказать было некому, так оно, невысказанное, и перегорело.
Это и была моя нареченная
бабушка, княгиня Анна Борисовна Джаваха. Знаком она велела мне приблизиться и, когда я исполнила ее
желание, положила руку мне на плечо и заговорила суховатым, гортанным голосом...
На что уж наш дом был старинный и строгий: дед-генерал из «гатчинцев»,
бабушка — старого закала барыня, воспитанная еще в конце XVIII века! И в таком-то семействе вырос младший мой дядя, Н.П.Григорьев, отданный в Пажеский корпус по лично выраженному
желанию Николая и очутившийся в 1849 году замешанным в деле Петрашевского, сосланный на каторгу, где нажил медленную душевную болезнь.
Он горел
желанием поступить в военную службу и, быть может, не вмешайся в его судьбу две дамские прихоти, сперва его
бабушки, поклонницы «Московских ведомостей», а затем его матери, хранившей в своем сердце воспоминание о танцах с миловидными и чистенькими лицеистами, по той дороге, которую определил ему отец, при корпусном воспитании, его жизнь сложилась бы иначе и несомненные способности и духовные силы, таившиеся в этом пылком юноше, получили бы другое направление.